| Прогулки по воде |
 Томский Академический симфонический оркестр вновь работал «по руке» маэстро Илмара Лапиньша. «Завтрак на траве» сменила «Музыка воды». «Пленэрные» опусы композиторов разных эпох и направлений, определяющие лицо филармонического абонемента «Классика без предрассудков», доминировали и на этот раз - в концерте 19 февраля. Публике предлагалось насладиться «водными» сочинениями Г. Генделя, К. Дебюсси, М. Мусоргского, Н. Римского-Корсакова, А. Рубинштейна, Р. Шумана, П. Чайковского, Ж. Оффенбаха и И. Штрауса «в аристократической обстановке», то есть с бокалом шампанского.  Его действительно подали в перерыве. Но что значила игра воздушных пузырьков в шипучем напитке по сравнению с тем состоянием легкого опьянения после волнующего до дрожи «Диалога ветра с морем» из симфонических эскизов «Море» Клода Дебюсси! Возможно, для такой дивной, богатой на оттенки музыки, подошел бы напиток с более изысканным и терпким букетом. Впрочем, поднять бокал можно было не только за мимолетные впечатления импрессиониста Дебюсси. Каждое из прозвучавших произведений достойно отдельного тоста - как за саму музыку, так и за превосходное, изумительное исполнение. Именно исполнение и дирижерскую трактовку обсуждали в антракте. Точнее, говорили с восторгом и нескрываемой радостью о том, «как божественно играет оркестр», как «он зазвучал с Лапьшем»!    Приезд маэстро Илмара Лапиньша в Томск, его концерт стал значительным культурным событием. Еще не прозвучала музыка второго отделения – там были собраны безусловные шедевры (вальс из «Лебединого озера», вальсы и мазурки Штрауса), а концерт уже стал легендарным. И всем было ясно, что в музыкальную историю Томска он войдет по разряду «волшебства», «чуда», «таинства», «праздника души», что об этом концерте будут складывать легенды, говорить с придыханием и обязательной ремаркой «мне повезло».  Среди слушателей были те, кто ходил на его концерты в конце 80-х, но гораздо больше тех, кто не имел возможности раньше видеть маэстро за дирижерским пультом, но слышал многое о нем и желал на себе испытать «магию Лапиньша».  Перед оркестром стоял близкий по духу, родной человек, за годы разлуки помудревший, приобретший новый опыт: это был опыт работы с зарубежными оркестрами в Белграде, Вене, Вероне, Берлине (чего стоит один только Берлинский симфонический оркестр!). Этим опытом, своими новыми знаниями, своим пониманием музыки, которую играют, бывший главный дирижер Томского симфонического делился с музыкантами. К радости слушателей вновь возникло нерасторжимое единство: оркестр был похож на маэстро, а маэстро - на оркестр.  Дирижер давал знак вступать тем или иным инструментам или группам инструментов, не столько требуя, сколько приглашая к сотворчеству - музыканты отвечали ему с радостью. И возникало идеальное оркестровое звучание. Все слышали друг друга и играли, как один. Эта абсолютная гармония отношений между маэстро и музыкантами прекрасно считывалась слушателями. Об этой гармонии можно сказать словами самого дирижера: «Симфонический оркестр – это универсальная форма одновременно коллективной и индивидуальной работы». А вот точка зрения артиста оркестра: «Он был исполнитель, а мы в его руках – инструменты, краски».   К этому признанию Марии Нелюбиной (альт) можно было бы добавить: Илмар Лапиньш за пультом был исполнителем воли Небес. Потому что звук, который рождался на глазах у публики, был такой необыкновенной красоты, такой идеальной интонации, что не верилось, будто он извлекается из инструментов с помощью технических приемов и физических усилий – во время прижатия смычка к струнам или удара по литаврам, или вдувания воздуха в ствол гобоя, кларнета… Да, в партитуре Дебюсси указано (пишут музыкальные критики), что на 31 такте у трубы появляется тема моря, а в тактах 43- 53 весь «первый раздел финала замыкается энергичным сбегом струнных и сильным ударом литавры, сопровождаемым pizzicato фортиссимо». Но публика не считает такты, она просто слышит, как волна разбилась о берег. Она не мыслит музыкальными терминами, но ощущает легкое дуновение ветра над поверхностью моря, когда звуки арфы Екатерины Лаптевой сплетаются с пассажами всех струнных. И, слушая вступление к «Хованщине» М. Мусоргского, чувствует и почти видит, как в дыхании оркестра рождается рассвет, как первые смелые лучи пробегают от низких, сумрачных виолончелей к светлым скрипкам…  Если честно, в тот момент не думалось, что композитор, вслед за художником В. Суриковым, нарисовал картину «Утро стрелецкой казни», но только в динамике; а думалось о красоте мира, о гармонии природы, о том, как божественно играет оркестр. Зал оказался в плену музыки, которая без ощутимых усилий широким и мощным потоком лилась со сцены и поднималась к сводам органного зала.  Та же гармония природного, мифологического и реального миров возникала в Колыбельной Волховы. Светлое, прозрачное сопрано Вероники Цай убаюкивало, погружало в сказочный мир, а оркестр, выступая как бы от имени Н. Римского-Корсакова, создавал величественную панораму и морского царства, и былинного Новгорода.  В арии Демона А. Рубинштейна внимание постоянных слушателей, завсегдатаев филармонических концертов было приковано к баритону Евгения Штейнмиллера. С оркестром солист пел не раз, но оперную музыку исполнял впервые, да еще с таким требовательным маэстро. И можно поздравить Евгения с удачным дебютом.  Казалось, в Органном зале помимо музыкантов и слушателей присутствовала еще какая-то незримая сила, которая преображала каждую ноту в живое звучание. Имя этой «силе» - вдохновение. Источником вдохновения был, безусловно, дирижер. Вдохновение, как магнетический заряд передавалось оркестру, а оркестр, умножив его своей игрой, отправлял в зал. Лапиньш довел до нужной красоты, до нужного градуса звучание всего оркестра. Он оживил всю шкалу звуков, от нежнейшего пианиссимо до брутального фортиссимо. А временами казалось, что заставил «звучать» даже пробелы между нотами, а не только между музыкальными фразами, наполняя новым содержанием летящие мгновения тишины.  Из зала, со стороны слушателей Илмар Лапиньш напоминал исполина, атланта, на плечах которого держится вселенная музыки. Кто-то видел в нем волшебника Просперо из шекспировской «Бури», а кто-то Орфея, подчинившего своей воле и таланту музыкальный космос. При этом он обходился без эффектных поз, его жесты были скупы, даже едва уловимы. Он не работал на публику, казалось, о ней маэстро совсем забыл. Он жил только музыкой, был внутри нее, однако от него исходил такой магнетизм, который не отпускал, приковывал взгляды и души. Прогулки по воде с Илмаром Лапиньшем дарили не только отдельные сладостно красивые виды, как в Рейнской симфонии Р. Шумана (часть 3), или возможность умчаться на крыльях воображения на берега Темзы, и внутренним взглядом видеть, как на плотах в королевском кортеже сидят томские музыканты и играют величественную «Музыку на воде» Г. Генделя. Помимо роскошного притяжения «музыкальной программы» возникала гордость за Томский Академический симфонический оркестр, который и очаровывал, и удивлял новым качеством исполнения.  Во втором отделении, за исключением Баркаролы из оперы Ж. Оффенбаха «Сказки Гофмана» (в исполнении замечательного дуэта Вероники Цай и Ирины Макровой), слушателям была предложена танцевальная музыка. Вальс из балета П. Чайковского «Лебединое озеро» открыл симфонический «бал». Души слушателей вновь переполнил восторг и от сказочно прекрасной мелодии, и от блестящего исполнения, когда каждая фраза выпевалась, выговаривалась с прекрасной артикуляцией. Но пик удивления пришелся на мазурку и вальсы И. Штрауса. Штраус, заигранный до дыр, изношенный на иных концертах до затрапезного наряда, вдруг предстал в элегантном фраке короля балов. Вполне возможно, кто-то впервые слушал мазурку «На Волге» или вальс «Картины Северного моря», но вальс «На прекрасном голубом Дунае» знали все. Знали, но «не узнавали» в выразительной игре. Это было сравнимо с тем, как мастер художественного слова выразительно, с глубоким пониманием читает хрестоматийное стихотворение, а у слушателей мурашки по спине бегут. И все другие варианты чтения казались скороговоркой школьника, который боится забыть слова. Наверное, по-другому Иоганн Штраус не мог прозвучать в интерпретации гражданина Австрии, но, думается, дело не только во впитанной им атмосферы Вены, а в творческой манере, в особом стиле работы маэстро, в складе его мышления.  Томская публика получила еще одни подарок от маэстро. Неожиданный и приятный. Им стал «Марш на Дрину» сербского композитора С. Бинички - марш, с которым сербы шли в бой и побеждали. Поблагодарив томичей за теплый прием Илмар Лапиньш признался, что «сегодня помолодел на 27 лет». Ровно столько лет назад он покинул Томск. Но остался в культуре Томска навсегда как дирижер, создавший славу и имя Томскому оркестру.  Что же касается самого оркестра в его сегодняшнем составе, то концерт показал, что коллектив находится в прекрасной творческой форме. И ему под силу творческие взлеты. Татьяна Веснина. Фото: Игорь Волк. |
