| В ЗЕРКАЛЕ КЛАССИКИ |
 В ЗЕРКАЛЕ КЛАССИКИ Две томских премьеры и два признанных шедевра представил Томский академический симфонический оркестр на концерте «Патетическая» 24 января 2021 в БКЗ Филармонии Незнакомое и любимое – так с точки зрения слушателей можно охарактеризовать программу концерта, в котором прозвучали два виолончельных концерта с оркестром «Музыкальное паломничество» Алексея Шора и «Фантазия» Моисея Вайнберга, Романс Дмитрия Шостаковича из фильма «Овод» и Шестая («Патетическая») симфония Петра Ильича Чайковского. Незнакомое – две томские премьеры – сгруппировалось в первом отделении, любимое – музыка Шостаковича и Чайковского - начали исполнять в первом и продолжили во втором. Выстроив таким образом из премьер и шедевров своеобразный зеркальный коридор, в котором одна эпоха отражалась в другой неоклассика – в классике, маэстро Михаил Грановский уверенно повел за собой Томский академический симфонический оркестр и слушателей. На этом пути открытий и узнаваний ему помогали два замечательных солиста – заслуженный артист России Борис Андрианов (виолончель) и концертмейстер оркестра Семен Промое (скрипка). Из четырех предложенных композиторских имен одно впервые появилось на афише Томской филармонии. Это имя Алексея Шора, самого молодого и самого нетипичного композитора. Со знакомства с ним для слушателей начались неожиданные открытия в этом музыкальном коридоре времени. ИЗ ВЕКА ВЫСОКИХ ТЕХНОЛОГИЙ – К ВЕКУ ПРОСВЕЩЕНИЯ Начнем с того, что сам Шор не считает себя музыкантом, называет самоучкой, хотя отзывы о его музыке со стороны профессионалов и музыкальных критиков – весьма лестные. Музыкального образования не имеет, зато обладает научной степенью – он доктор математических наук. Его композиторский стаж всего восемь лет, но его исполняют во всем мире, у него берут интервью известные журналисты, он чрезвычайно популярен не только в силу своей биографии, но и благодаря музыке, похожей на музыку венских классиков. Его биография – это биография пилигрима. Родился в Киеве, учился в Москве, эмигрировал в Израиль, живет в США и является гражданином Мальты. И чем больше нетипичных подробностей сообщал о композиторе Алексее Шоре ведущий концерта Евгений Шевелев, тем сильнее нарастало нетерпение услышать его «Музыкальное паломничество». Хотелось проверить, тронет ли за душу музыка, сочиненная за компьютером. Не терпелось понять, какая музыка может влюбить в себя знаменитого скрипача Максима Венгерова настолько, чтобы он стал ее исполнять, и почему композитор Гия Канчели говорил о ней, как о музыке мира и гармонии. И вот на сцене Борис Андрианов, лауреат первого Международного юношеского конкурса имени П.И. Чайковского, Первого Международного конкурса имени Д.Д. Шостаковича «Classica Nova» в Ганновере, VI Международного конкурса виолончелистов Мстислава Ростроповича в Париже и многих других конкурсов, а главное – один из пропагандистов музыки Шора. Он слушает оркестровое вступление. Оркестр в основном в составе струнных инструментов (без духовых и ударных) начинает плести воздушную вязь почти моцартовских созвучий. И этой красивой, нежной музыке действительно трудно противиться. Даже если умом понимаешь, что геометр по специальности точно просчитал, где расположить «золотое сечение» своего «Паломничества». Для слушателей (возможно, и для музыкантов тоже) опус нашего современника стал путешествием из века высоких технологий, в золотой век венской классики. Даже если не знать, что Алексей Шор любит музыку от Баха и 150 лет спустя после него, по тому, как он укладывает музыкальные фразы-мысли в свои компактные тексты, по выразительным средствам, которыми он пользуется, чтобы придать сочинению стройность, легкость и живость, по тому, как он математически просчитывает, где надо музыку окрасить светлой грустью, а где придать ей радужную окраску, - словом, вслушавшись в его музыку, можно догадаться, что его кумиры – Бах, Моцарт, Гайдн, Бетховен, и что его желание – вернуть сегодняшних слушателей в то прекрасное гармоническое состояние, когда человек верил в себя и в мир, подвластный разуму. Быть может, именно за эту попытку восстановить гармонию в душе каждого, дать человеку возможность насладиться красивой музыкой и любят неоклассика Шора. Быть может, потому драматическое соло виолончели Бориса Андрианова, ее темные тона в Allegro только создали иллюзию минорности, что композитор и сам верит в то, что добро должно побеждать зло. Солист шел по этому пути наращения света и радости. И захотелось последовать совету пушкинского Моцарта – откупорить бутылочку шампанского или перечесть «Женитьбу Фигаро». Впрочем, Бомарше нынче не в моде. Лучше всего под эту музыку совершить паломничество в музейные залы, где висят полотна мастеров XVIII века. Прекрасная «Шоколадница» Лиотара из Дрезденской галереи или портреты Рокотова в Третьяковке, пейзажи Жана-Антуана Ватто из собрания Эрмитажа – вполне подходят для иллюстрации стиля, который воссоздает Шор в своей композиции и который точно и мастерски воспроизводили солист, маэстро и оркестр. Виолончель Бориса Андрианова, пережив все душевные смятения во второй части, то уходя в невероятно нежное пиано, то поднимаясь до героической патетики, в третьей заставила размышлять о невероятно трудном пути художника, а заодно и думать о том, как прозрачна грань между классиками и романтиками. Неожиданный динамический скачок, который прервал исповедь солирующей виолончели, вновь вернул слушателей в времена, когда «надежды юношей питают». Пока виолончель Андрианова пела песнь о мечте, прекрасной и манящей, внимание слушателей сосредоточилось на выразительных жестах маэстро и игре оркестра. Драма героя стала всеобщей. И музыкальное паломничество в прошлое закончилось на высокой романтической ноте. СТРАДАНИЯ ОВОДА И СТРАНСТВИЯ МОИСЕЯ Эту романтическую ноту подхватила скрипка Семена Промое в Романсе Дмитрия Шостаковича. Она пела о любви – прекрасной и безмятежной во вступлении, с тревожным нотками грозного будущего, когда солиста поддерживал аккомпанементом оркестр… Нежная, мягкая мелодия превратилась в крылья, которые вырастают у человека, когда любишь. И это был полет в прекрасный мир прошлого. В зеркале музыки Шостаковича промелькнул век девятнадцатый и начало двадцатого, с их революционной романтикой. И вспомнилось прекрасное лицо молодого Олега Стриженова – Овода. Ведь именно к фильму «Овод» (1955) по роману Э.Л. Войнич была написана музыка. В фильме Артур и Джемма показаны скорее соратниками, чем возлюбленными. Любовь к Родине и революции была важна не столько писательнице, сколько советским идеологам, которые на образе Овода воспитывали подрастающее поколение. А вот музыка… Музыка Дмитрия Шостаковича шире узких рамок идеологической семантики, они ей тесны. Потому что любовь невозможна без музыки. Без любви невозможны мечты. Мечты и любовь пробуждают в сердце мужество. Вот об этом и пела скрипка Семена Промое. Ей аккомпанировали арфа Екатерины Лаптевой и все группы струнных, и только тремоло литавр отдаленным эхом напоминало о тех бурях и страданиях, что ждут Артура впереди. Но то тревожное ожидание будущего, которое ощущается в оркестровом аккомпанементе, никак не отменяло желание любить. Тревожное ожидание… Да, и оно тоже отразилось в этом зеркальном коридоре музыки. Если выйти за пределы прозвучавшей киномузыки, то вся биография композитора – тревожное ожидание будущего и постоянное преодоление страха с помощью гротеска или лирики. Это состояние было прекрасно знакомо и другому автору, чья музыка прозвучала в заключении первого отделения – Моисею Вайнбергу. Имя этого композитора уже знакомо слушателю по Симфониетте № 2 – томская премьера состоялась в декабре 2018 года, накануне 100-летия со дня рождения Вайнберга. Примечательно: афиша того концерта тоже объединила имена Вайнберга и Шостаковича. Такая связь неслучайна – в жизни они тоже часто оказывались рядом, с тех самых пор, когда Моисей Вайнберг был представлен Дмитрию Дмитриевичу. Их связывала многолетняя творческая дружба. И то, общее, что неизбежно возникает в жизни современников, в судьбу которых бесцеремонно вмешивается власть. Например, киномузыка, которая кормила обоих в те дни, когда власть держала в «черном теле» обоих композиторов. Но даже музыка к фильмам «Летят журавли», «Афоня», мультфильмам «Винни-Пух и все, все, все» и «Каникулы Бонифация» не сделала фамилию Вайнберга слишком популярной. Поэтому прав ведущий концерта: музыка уроженца Польши, в силу обстоятельств ставшего советским гражданином, переживает свой ренессанс сейчас во многом благодаря столетнему юбилею. Кстати, свою «Фантазию» Моисей Вайнберг посвятил композитору Юрию Левитину, по совету которого он и отправил свои партитуры на суд Шостаковича. Проводником в новое для томичей произведение стала виолончель Бориса Андрианова. И с ролью лирической героини вечера справилась замечательно. Притом, что не соревнование, а диалог с оркестром выстроил солист с коллективом, ведомым дирижерской палочкой Грановского. Андрианов поддержал своим соло неспешный разговор о времени, начатый оркестром. Виолончель звучала просто и ясно. И эта классическая простота, без излишней виртуозности и осела в памяти. Как и незабываемые мгновения диалога Андрианова с флейтой Евгения Некрасова. Фантазия – жанр, предполагающий некий предшествующий сюжет. Таким сюжетом для слушателей стала драматическая биография композитора, который только в 60-е годы узнал, что вся его семья погибла в фашистском концлагере Травники. Минорная тональность сочинения воспринималась как неспешное повествование о годах странствий. Маршрут судьбы: Варшава (детство и юность, первые концерты) – Минск (учеба в консерватории, война) – Ташкент (эвакуация, знакомство с Шостаковичем) – Москва (возвращение, арест, ссылка, работа) – Моисея Вайнберга не выбирал. За него это сделала сама история ХХ века. Динамические спады и нагнетения, паузы и ускорения и передавали этот сюжет странствий. Но опус 52-й для виолончели с оркестром написан Вайнбергом абсолютно не в духе ХХ века. Это сочинение редкой мелодической красоты можно было бы отнести к романтическому XIX веку. Ибо оно выдержано в той стилистике и окрашено в лирические, слегка ностальгические тона. И если по философской глубине произведение Вайнберга уступает виолончельным концертам Шостаковича, то по части лиризма Фантазия превосходит, она просто неподражаема. Неслучайно музыковеды пишут, что Моисей Вайнберг обладал мелодическим даром наивысшей пробы. НЕСКОЛЬКО ТАКТОВ ТИШИНЫ Любимая, трудная, глубокая, шедевральная – к последней Шестой симфонии П.И. Чайковского можно подбирать разные эпитеты. Все зависит от того, кто это делает – тот, кто исполняет или тот, кто слушает. Но в любом случае музыка перепахивает всех почти до слез. Быть может, все дело в си минорной тональности? Модест Чайковский дал этой симфонии определение «патетическая» - и оно стало именем. И ключом к восприятию. Патетика – возвышенный, взволнованный тон высказывания. А еще о патетическом тоне можно сказать – чувственный, страстный, пылкий, возбужденный. И все это есть в симфонии, которой сам композитор итожил свою жизнь. Как он мог знать, что она будет последней?! Написать за два месяца и исполнить такую великую музыку за 9 дней до смерти! Как это возможно? Эту загадку, кажется, будут разгадывать все дирижеры и все музыканты всякий раз берясь исполнять «Патетическую» Чайковского. Да и слушатели тоже будут переживать, от первых до последних тактов – как в первый раз. Вместе с Михаилом Грановским симфонический оркестр с этим произведением Чайковского работал впервые. Как и всякий дирижер, маэстро Грановский интерпретировал ее в своем стиле. Первые «сумрачные» повторяющиеся такты, когда звучали фагот Радика Хасанова, валторна Захара Никифорова, кларнет Евгения Лукьянчука, маэстро дирижировал без палочки, будто она мешала передавать мысль и трепет сердца, идущие через руки. Жесты были едва намечены, но точны и «графичны». Какая-то магия приковывала внимание к рукам. Это были руки художника, который из воздуха ткет прозрачную живую ткань музыки. И как только из этих тяжелых, отрывистых фраз родилась главная тема первой части, стремительная, немного нервозная, мятущаяся, маэстро взял в руки дирижерскую палочку. И вот уже кончик палочки вырисовывает главного героя симфонии, который еще полон сил. На смену главной партии, вслед за широким и плавным движением рук маэстро, приходит тема сладостной грезы о счастье – ее рисуют струнные и флейты, свои краски в палитру добавляют другие деревянные духовые, а за ними и медные… Волна за волной накатывают чувства окрыляющей мечты. Пока литавры Владимира Дорохова, звучавшие приглушенно, не врывают безмятежность. Резкий, атакующий жест маэстро-полководца, и штыки-смычки выдвинулись на передовую. Герой оказывается перед лицом бездны. Жизнь и смерть – эта главная тема «Патетической» здесь явлена настолько зримо и фактурно, что спиной ощущает смертельный ужас перед наступающим апокалипсисом. Нисходящая угрожающая мелодия всех медных, от первой трубы до тубы, надвигается неотвратимо на тебя, вжимая в спинку кресел. Но борьба человека и судьбы только в самом разгаре, ее подчеркивает спор скрипок, альтов, виолончелей и деревянных духовых. И снова тремоло литавр. И вдруг слух улавливает мотив православной молитвы «Со святыми упокой». Чайковский предвосхищает все вопросы… Вот где симфония оправдывает свое название. Первая часть завершается затухающими нотами тромбонов и постепенно исчезающим звуком струнных. И кажется, что тихие пиццикато виолончелей и контрабасов похожи на затихающие рыдания. Лирический вальс после такой трагедии кажется неожиданным подарком Небес. Страх перед разверзшейся бездной бытия отступает. Мягкие, плавные жесты дирижера успокаивают и слушателей. И совершенно не хочется верить в то, что впереди еще не один раунд борьбы. Напротив, в атмосфере этого нежного пиано хочется задержаться подольше. Но глухой звук литавр, как сердечный ритм, напоминает, что забвение временно. И финал наступит неотвратимо. Он наступает в третьей части. Трагические события развиваются по нарастающей, в маршевом ритме. Своей кульминации они достигают на оркестровом тутти. Удары литавр и большого барабана знаменуют границу. Все, точка невозврата пройдена. Начинается последний и решительный бой. Мобилизованы все оркестровые силы. И зрительские нервы тоже. Они напряжены до предела. Повторяющаяся, доведенная до автоматизма мелодия кажется вот-вот взорвет мозг и разорвет душу на части. Этой вихревой энергии, подчеркнутой энергичными взмахами маэстро (руки постоянно в верхней позиции), противостоять уже нет мочи. За всем этим бешеным ритмом мерещится дьявольская усмешка. Четвертая часть симфонии – это послесловие. Последнее прости миру. Два, казалось бы, противоположных образа – горестный плач и светлая интонация воспоминаний о прошлом – подготавливают расставание с жизнью и переход в небытие. Оба образа создают группы струнных, глубину и прорисовку добавляют флейты и гобой. Когда же вступают медные духовые и ударные, то картина почти закончена. Последние несколько тактов – это душа возносится ввысь. Жизнь почти замерла. Нет пафоса борьбы, из музыки исчезает даже скорбь. Наступает катарсис. … И все-таки, все-таки какие мы счастливые - у нас был, есть и будет Чайковский! Когда растаял последний звук Шестой симфонии, зрители напряженно смотрели на спину маэстро. Михаил Грановский склонился над партитурой в такой скорбной позе и замер, что из зала казалось: он тоже умер с последней нотой... Никому ни двигаться, ни говорить не хотелось. Зал выдержал несколько тактов тишины. За эти мгновения все умерли и возродились снова! И тишину разорвала овация! Хотелось во всю силу легких кричать: «Браво, оркестр! Браво, маэстро!». В равновесие публику привели слова Михаила Грановского, который благодарил слушателей за поддержку. Текст: Татьяна ВЕСНИНА Фото: Игорь ВОЛК           |
